В уголовном законодательстве человек, пострадавший от преступления, именуется старинным словом потерпевший. В процессе по делу  о покушении на Чубайса в таком статусе пребывают не получивший ни ссадины, ни царапины, ни ушиба, вообще ничего!, сам главный экс-энергетик страны, и такие же целые, невредимые его водители с охранниками.

     У потерпевшего масса прав и привилегий, главная - можно не ходить в суд, не просиживать там дни, месяцы, годы, теряя драгоценное время в ожидании, когда злоумышленников упекут за решётку. Вместо собственного муторного сутяжничества потерпевший может и вовсе нанять себе стряпчих, которые станут наведываться вместо него в суды, представлять его интересы. Зовутся они представителями потерпевших, у богатеньких обиженных, таких, как Чубайс, этими халдеями забиты суды.

     Представителей  потерпевшего Чубайса в процессе четверо: адвокат Шугаев, мрачный толстяк, вечно бурчащий себе под нос неразборчивые мантры, адвокат Коток, округлый здоровяк, безвредно молчаливый и, несмотря на цветущее здоровье, почему-то грустно взирающий на несовершенство жизни, адвокат Сысоев, длинный и тощий, со скрипучим голосом, навязчиво похожий на Дуремара. Четвертый представитель Чубайса – его постоянный соратник по приватизации, электрификации и нанонизации страны Гозман, превративший свою навязчивую идею стать обаятельным и привлекательным в профессию и смысл жизни. С пугающей косиной скользящего увертливого взгляда, с модной трехдневной щетиной на асимметричном лице, психолог и психоаналитик, как он сам себя представляет, Гозман выписан Чубайсом в процесс, чтобы вызывать только ему известными способами симпатии и расположение к своему патрону, и, похоже, пастушить работу остальных представителей обвинения, да, пожалуй, и самой судьи.

     Этот  пестрый коллектив представителей потерпевшего вот уже девятый месяц ишачат за Чубайса: возражает, протестует, заявляет, фыркает, оскорбляет сторону защиты, свято блюдя чубайсовские интересы. И вот настала, наконец, для них минута славы – право допроса Квачкова перешло, как знамя, в их потные от нетерпения руки.

     Партию первой скрипки повёл адвокат Андрей Шугаев. Он вылез из-за стола, без удобств разместил себя в узком проходе, подставив исполненное обличающим пафосом лицо под взгляды зала, и развернул свиток вопросов к Квачкову. Начал Шугаев с язвительного упрёка: «Как же Вы, Владимир Васильевич, такой опытный диверсант-разведчик, пропустили бандитский схрон в собственном гараже, не заметили, что там таджики хранят патроны и пистолет?».

     Квачков критики не принял: «Вы меня путаете либо с милицией, либо с прокуратурой. Я заходил в свой гараж, который, каюсь, никогда не находился в идеальном порядке, но я же не рыскал по канистрам в поисках патронов».

     Шугаев, давно поняв, что выдвинутое обвинение против подсудимых – порожняк, серьёзных доказательств нет, недаром солидные адвокаты, типа Кучерены, привлеченные запахом больших денег, активно было включившись в процесс по зову Чубайса, тотчас выскочили из него, оценив, что «85 процентов доказательств – фуфло, остальные весьма и весьма хлипкие», поэтому Шугаев не стал, подобно прокурору на предыдущих заседаниях, греметь совковыми лопатами да выбивать пыль из старого армейского одеяла, сысканного в машине Квачкова, а, не мешкая, прямиком ринулся в политику: «До момента покушения на Чубайса Вы какие-либо угрозы в отношении Чубайса высказывали?».

     Квачков: «Никаких угроз до имитации покушения я не высказывал».

     Имитация звучит подчеркнуто и Шугаев не оставляет её без ответа: «Это Ваше мнение, что имитация».

       «Ну, конечно, - заговорщески подмигивает ему Квачков, - но Вы и сами это хорошо знаете».

     Судья немедленно пресекает братание подсудимого с адвокатом потерпевшего: «Квачков, Вы предупреждаетесь за нарушение порядка в судебном заседании».

     Квачков: «Никаких угроз от меня, ведущего сотрудника Центра военно-стратегических исследований, в адрес Чубайса не поступало. У меня было к нему среднестатистическое отношение граждан России – омерзительно-презрительное. Когда же состоялась имитация покушения, то за три года с лишним в тюрьме у меня была возможность осознать зловещую роль этого человека в русской истории, и мои оценки его деятельности стали более резкими».

     Заблестели  глазки у Шугаева: «Назовите эти резкие оценки».

     Квачков настороже: «Они были значительно позже событий 17 марта 2005 года и никакого отношения к делу имитации покушения, рассматриваемому в данном суде, не имеют».

     Шугаев будто и не слышит, он, как охотник на тяге, в азарте бормочет, боясь сбить прицел: «Ну, почему же Вы остановились, говорите, ну же…».

     Квачков: «К фактическим обстоятельствам дела это не относится».

     Но  Шугаев цепок, как большой банный лист: «В каких-либо брошюрах после 17 марта Вы заявляли, что Чубайс – враг народа и что Чубайса надо уничтожить?».

     Квачков не подпускает его на расстояние выстрела: «Никогда не говорил, что это надо».

     Шугаев: «Имел ли Чубайс мотивы мести лично к Вам до покушения на него?».

     Квачков: «А вот почему Чубайс сразу же, буквально через час после происшедшего на Митькинском шоссе, заявил, что «это дело рук советских офицеров»? Если говорить о том, как я попал в эту историю, то очевидно, что 10 марта 2005 года, когда охрана Чубайса увидела мою машину в районе Жаворонков и пробила ее по базе, то узнала, что машина принадлежит офицеру-диверсанту. Этого Чубайсу и его Службе безопасности оказалось достаточно, чтобы вписать меня в инсценировку покушения. Установив мои связи, друзей и знакомых, вписали и их в свой сценарий».

       Шугаев, как чёрт от ладана, шарахается от обсуждения имитации: «Владеете ли Вы военными хитростями утаивания информации для обмана противника?».

     Квачков не спорит, но и не соглашается: «Военные хитрости действительно входят в арсенал средств спецназовцев, но утаивание информации – это не наше дело, это свойство агентурных разведчиков. Я пользовался этим лишь когда бывал в зарубежных спецкомандировках».

     Шугаев: «Мы все смотрели фильмы про спецназ. Входит ли в подготовку спецназовцев ГРУ умение вскочить в автомобиль на ходу?».

     Квачков внимательно осматривает Шугаева, оценивает его физические возможности: «Вы, наверное, ломания кирпичей об голову насмотрелись? Вскакивание в машины на ходу – чрезвычайно опасное и бесполезное дело. Вы машину СААБ видели, разве в нее на ходу вскочишь? Попробуйте, если у Вас получится, я Вам её подарю». Всем очевидно, что Квачков машиной не рискует. Шугаеву не вскочить даже в стоящий на остановке трамвай. Адвокат начинает злиться и в досаде выскакивает с очередным вопросом, как разбойник с ножом: «Квачков, скажите честно, Вы пытались убить Чубайса 17 марта 2005 года?».

     Квачков отвечает симметрично: «Шугаев, скажите, зачем Вы с Гозманом это сделали? Все убежали, а Вас на снегоходе увезли, в прицепе».

     Шугаев  ярится: «Считаете, что 500 граммов тротила – это инсценировка?».

     Квачков пытается его успокоить: «500 граммов  тротила между колен – это  не инсценировка, а вот 500 граммов тротила в снегу в канаве ниже уровня дороги – это действительно инсценировка».

     Шугаев  голосом провинциального актера-трагика из погоревшего театра: «Тогда скажите, почему стекла в машине Вербицкого треснули, а сама машина сложилась домиком? Почему осколком порвало трос на линии электропередач, а броневик Чубайса приподняло?».

     Квачков начисто отрицает трагическую драматургию  событий: «Ничего там в домик не складывалось, просто крыша вздулась. Но именно то, что на машине Вербицкого – простой отечественной «девятке» – всего лишь выбило треугольник-«форточку»; именно то, что взрывом перебило провод на высоте, то есть взрыв был направлен в сторону от дороги; именно то, что машина БМВ была лишь слегка посечена – всё это как раз и свидетельствует об инсценировке покушения».

     Дёргается Шугаев, что бы ни спросил, всё сводится к имитации, и он резко выруливает в сторону: «Вы согласны с экспертизой по взрывпакету, подтвердившей, что это взрывное устройство? Только не надо анекдотов про поручика Ржевского».

     Квачков спокойно: «Да, согласен. Взрывпакет – взрывное устройство. К взрывным устройствам относятся все петарды, которые мы сотнями и тысячами подрываем на праздники. Но взрывпакет не относится к взрывчатым веществам».

     Шугаев: «Почему Вы считаете это инсценировкой? Как бы Вы сами организовали покушение?».

     Квачков: «Ключевым понятием здесь является тротиловый эквивалент. Он составляет не более 500 граммов. Расположение взрывного устройства ниже полотна дороги – еще один аргумент инсценировки. Следующий аргумент в пользу инсценировки - Чубайс приехал в РАО на другой машине, но два суда это скрывал. Сама машина БМВ Чубайса была срочно продана. Зачем? Только для одного, чтобы скрыть следы некачественно исполненной имитации, а именно: машина была расстреляна не на ходу. Вам мало доказательств имитации? А ведь перечисленное мною далеко ещё не всё. Вопрос о том, как бы я организовал покушение, считаю провокационным».

     С обиженным видом Карлсона, которому отказали в банке варенья, Шугаев удаляется на место.

     Блуждая рассеянным взглядом по лицам присяжных  заседателей, над защитой и обвинением вальяжно и самоуверенно возвысился Леонид Гозман: «Владимир Васильевич, скажите пожалуйста, 18 марта 2005 года Вы собирали своих товарищей в связи с изданием Вашей книги? Полковник Шушканов, свидетель защиты, показал, что тираж Вашей монографии был пятнадцать экземпляров. Не мало ли? Была ли книга-то?».

     Квачков уточняет: «Было двадцать экземпляров. Монография имела строго ограниченный круг адресатов. Большим тиражом секретная монография не издаётся» и перечислил по памяти круг военных академий, министерств и главков Министерства обороны, кому адресована была монография.

     Гозман проникновенно, что значит психолог: «У Вас с сыном Александром хорошие отношения?».

     Квачков горько и глухо: «Сейчас? Он же пропал. Шесть лет назад были нормальные отношения отца с сыном».

     Гозман приторно сочувственным, сладко-карамельным тоном: «Как получилось, что при хороших отношениях с сыном, Вы едете на встречу, а что за встреча, Вам сын не сказал?».

     Квачков улавливает в конфетном вопросе  ядовитую желчь: «Сын мне сказал об общем характере встречи, что она связана с движением собственности, с просьбой обеспечить силовых ребят».

     Гозман  напрягает свои психоаналитические способности: «И что же, при всех вапих хороших отношениях отца с сыном, Вам сын не сказал, отчего у него там сорвалось?».

     Квачков: «Бросил в сердцах: «Жмоты!» или «Жадные!», что-то в этом роде. Я говорил ему: Саша, ты работаешь на грани фола, а он в ответ: папа, чем я еще могу зарабатывать?».

     Гозман с улыбкой ехидны, не доверяющей ни одному слову подсудимого, впадает в дедуктивную задумчивость, изображая Шерлока Холмса: «Какое-то странное место встречи, не правда ли?».

     Квачков: « Вот и я до сих пор не знаю: то, что Саше назначили это место, - случайность или подстава?».

     Гозман тихой сапой: «Значит, на месте преступления Вы оказались либо случайно, либо подстава. Правильно?».

     Квачков начеку: «Нет, ни на каком месте преступления я не был».

     Гозман язвительно: «И номер машины Чубайса оказался записан рукой Вашего сына случайно?».

     Адвокат Квачкова Першин зорко отслеживает лисьи стёжки чубайсовского дружка: «Возражаю, Ваша честь! Этот фрагмент номера лишь отчасти совпадает с номером машины Чубайса».

     Гозман: «Патроны, пистолет, бронежилеты Вам подбросили в гараж либо таджики, либо милиция…».

     Тут даже судья Пантелеева начинает понимать, что Гозман не вопросы задает, что он задает программу недоверия словам подсудимого, и она прерывает сеанс программирования сознания присяжных: «Представитель потерпевшего Гозман, почему Вы не задаете вопросы? То, что Вы говорите, это не вопросы, это утверждения. Квачков уже давал показания об этом».

     Гозман  не обращает на нее ни малейшего внимания, сеансу внушения ничто не должно мешать, даже судья: «А коврики были подменены правоохранительными органами. Так?».

     Квачков отвечает резко: «Я об этом уже говорил».

     Гозман, посчитав достаточной психологическую обработку присутствующих, ретируется медитировать за столом

     Допросить подсудимого под занавес дозволяют девушке-прокурору Колосковой, за субтильную фигурку и  невысокий росток ласково прозванной в зрительских рядах «прокурёнком». У прокурора Каверина она в подручных, всё время выглядывает с любопытством из его подмышки, вопросы задаёт по-ученически старательно, ощущение, что для неё важнее не суть вопросов и ответов, а наработка металла в голосе да беспощадности во взоре.

     Колоскова: «Подсудимый, когда Вам стало известно, что именно Вас подозревают в покушении на Чубайса?».

     Квачков: «17 марта, часов в 18. Впервые мне об этом сказал замминистра МВД, что, мол, мы из твоей жены кишки вытащим, не сомневайся. А потом областной прокурор Кузнецов».

     Колоскова: «Можете ли пояснить, подсудимый, как соотносится место вашей с сыном остановки с местом взрыва на Митькинском шоссе?».

     Квачков: «Никак не соотносится. Утром я решал  вопросы с администрацией кооператива  и потом возвращался домой работать над диссертацией».

     Колоскова нецеломудренно поднимает «женскую тему»: «Подсудимый, если Вы утверждаете, что на даче 16 марта находились женщины, то как Вы можете объяснить отсутствие следов их пребывания?».

     Квачков переспрашивает с улыбкой: «Вопрос интересный. Поясните, пожалуйста, что Вас конкретно интересует?».

     Колоскова и сама не очень представляет, как  могут наследить на даче женщины, бросает наугад: «Например, губная помада на стаканах».

     Квачков продолжает улыбаться: «Все следы пребывания женщин на даче уничтожались Сашей в первую очередь из-за проблем с моей женой».

     Голосок Колосковой наполняется скепсисом: «Объясните, подсудимый, почему Вы оспариваете массу взрывчатого вещества, если экспертиза учитывает то расстояние, которое указываете Вы?».

     Квачков начинает методично, по кирпичику разбирать бастион сомнений прокурёнка: «В экспертизе сказано, что если расстояние от места взрыва до «девятки» Вербицкого было десять метров, то масса взрывчатого вещества может составлять 3,5 кг тротила, а если расстояние было 15 метров, то мощность взрыва была 11 кг в тротиловом эквиваленте. Я исхожу из реального местонахождения машины - не больше четырёх метров от эпицентра взрыва. Пользуясь теми же формулами расчёта, что и экспертиза, легко находим искомое – максимум 500 грамм тротила против бронированной машины Чубайса, которой нипочём и 15 килограммов тротила».

     Скепсис, как оружие прокурорского пролетариата, Колосковой не помог и она, очевидно по подсказке наставника Каверина, который ей что-то сказал, меняет инструмент. Теперь её метод в быстром задавании многочисленных бессмысленных вопросов, в конце которых выстреливает что-нибудь очень важное. Подсудимый устает, путается, ошибается, дух его иссякает, и падает он распростертый на землю, признаваясь во всем, что было и чего не было. Такой способ допроса можно назвать методикой «загонять лошадей», которых, как известно, в итоге остается лишь победно пристрелить.

     Юная  прокурорша показала блистательный «загон лошадей».

     Колоскова: «Подсудимый, почему Вы так часто общались с Иваном Мироновым?».

     Квачков: «Я с ним общался активно, пока у меня была идея использовать в своей диссертации наработки Ивана по продаже Аляски, что являлось темой его диссертации».

     Колоскова: «Еще на какие темы Вы разговаривали с Иваном Мироновым по телефону?».

     Квачков: «Разговаривали и на другие темы. Вопросы  касались больше его отца, Бориса Сергеевича Миронова».

     Колоскова: «Подсудимый, сколько телефонов было у Ивана Миронова?».

     Квачков: «Я думаю, два или три. По крайней  мере, один для своих, один общий».

     Колоскова: «Назовите номер, по которому Вы с ним связывались».

     Квачков: «Вы это серьезно? С Вами все нормально?».

     Судья прерывает блиц-опрос требованием к Квачкову: «Ответьте: помните или не помните. Что устраивать представление».

     Но  представление как раз устраивает прокурёнок Колоскова. Причем очень захватывающее.

     Колоскова: «Подсудимый, какие объекты Вы посещали на улице Василия Петушкова?».

     Квачков изумлённо: «Я даже не знаю, где находится эта улица».

     Знает Колоскова: «Рядом с Походным проездом».

     Но  если Колоскова знает такое, то Квачков  справедливо решил, что тогда  она знает всё и резонно интересуется: «А что я там делал?».

     Колоскова поясняет: «Там Ваш телефон засечен базовыми станциями».

     Квачков: «Засечка базовых станций не означает, что я там был. Просто мог ехать мимо».

     Колоскова диктует: «2 октября 2004 года 12:10, 13 октября 10:03, 19 декабря 13:16… В эти дни ваш телефон был зафиксирован базовой станцией на улице Василия Петушкова в данном районе Москвы. Что Вы там делали в эти дни и часы?».

     Ну, какое отношение имеет к покушению на Чубайса передвижение Квачкова по Москве, да ещё в октябре, когда дело имеет строго ограниченные временные рамки ноябрь 2004 года – 17 марта 2005 года?! Но Колоскова продолжает шпарить по распечатке телефонных соединений: «Какие объекты Вы могли посещать на улице «проспект Вернадского»?».

     Квачков: «Ведомство «Альфы» там расположено, Военная Академия Генштаба…».

     Колоскова: «Назовите их адреса».

     Квачков: «Это Вы и сами можете выяснить».

     Колоскова: «О чем Вы разговаривали с Иваном Мироновым 18 октября в 23:45 либо 21 октября в 22:24?».

     Квачков: «Вопрос за рамками здравого смысла».

     Колоскова в отместку с издёвкой: «Вы могли с ним обсуждать в ходе этих разговоров научную работу Миронова?».

     Квачков: «Думаю, в это время мы обсуждали с ним другие вопросы».

     Кажется, Колоскова вышла на ключевой вопрос: «Если Вам была интересна научная работа Миронова, можете сказать, подсудимый, когда была продана Аляска?».

     Зал суда охватило предвкушение сенсации. Покушение на Чубайса, оказывается, связано с продажей Аляски. Иначе бы прокурор таких вопросов не задавала.

     Квачков охотно соглашается посвятить прокурёнка Колоскову в тайны международной  дипломатии Российской Империи времён Александра II: «Где-то с 61-го года XIX века этот процесс начался, но Аляску не сразу продали, лет через шесть-семь. Сначала умышленно обанкротили Российско-Американскую кампанию…».

     Колоскова кивает: «Достаточно». Видимо, что-то ключевое про Аляску хранит про запас.

     Квачков настаивает: «Позвольте уж мне закончить, а то ещё двойку по истории поставите».

     Встает  подсудимый Иван Миронов, с азартом  студента, вытащившего счастливый билет: «Можно мне ответить, если это так сильно интересует прокуратуру?».

     Но  судья Пантелеева дискуссию о продаже Аляски пресекает на корню, не дав прокуратуре обнажить связь покушения на Чубайса с продажей Аляски, но ведь есть же связь!, коли прокуратура этим так живо интересуется.

     Блиц-допрос завершен, прокурёнок привычно нырнула под мышку Каверина, но подсудимого все еще не отпускают. Есть два вопроса от присяжных заседателей. Первый из них очень конкретен: «Куда делись лопаты?».

     Квачков охотно возвращается к лопатной теме: «Никуда не делись. Одна - в прихожей, другая – в гараже, третья - в хозблоке…».

     Второй  вопрос напрямую касается покушения: «Оспариваете ли Вы или не оспариваете причинение повреждений автомашинам в событиях, имевших место 17 марта 2005 года?».

     Квачков, похоже, обрадовался вопросу, первому дельному вопросу по существу за целый день его маяты за трибуной: «Я не оспариваю то, что машины были повреждены. Я оспариваю сам факт, что это было действительно покушение на Чубайса. Если бы это действительно было покушение, то «девятку» Вербицкого разметало бы по дороге, а так у него только уши заложило».

     Последнюю, трагическую ноту внесла в допрос адвокат Михалкина: «После 17 марта Вам что-либо о судьбе Вашего сына Александра известно?».

     Квачков глухо: «Известно. Вот заметка в газете «Московский комсомолец» от 19 марта 2005 года: «Вчера был задержан старший сын полковника Квачкова Александр Квачков. Милиционеры взломали дверь его квартиры». Утром 20 марта 2005 года меня подняли из камеры, показали эту заметку и сказали: «Ваш сын задержан, спрашивает, что делать?». Я просил ему передать: пусть говорит правду. После этого мой сын исчез».

     Судья привычно пресекает нежелательные сведения: «Уважаемые присяжные заседатели, оставьте без внимания информацию, содержащуюся в словах подсудимого о том, что сын Квачкова Александр исчез»…

     Подошел к концу допрос подсудимого Квачкова, длившийся четыре дня. Какая палитра кипучих страстей, какое разноцветье характеров и темпераментов сошлись здесь, как на театральной сцене, как много пыталось узнать и как много узнало обвинение из жизни ведущего научного сотрудника Центра стратегических исследований Генерального штаба Вооруженных сил Российской Федерации Квачкова - от сокровенных кулинарных секретов запекания шейки в камине до сокрытия пребывания женщин на даче - буквально всё интересовало обвинение за исключением, разве что, одной малости, а, именно, какое отношение всё то, о чём целых четыре дня судебных заседаний допрашивали Квачкова, имеет отношение к покушению на Чубайса? Да, и ещё один вопрос так и остался до конца невыясненным: как продажа Россией Аляски Соединенным Штатам связана с роковым событием на Митькинском шоссе? Прокуратура об этом что-то знает, раз так настойчиво спрашивает. Но пока молчит.

      Следующее заседание в пятницу, 9  июля.

      Ожидается допрос Ивана Миронова.

      Проезд  до суда: от станции  метро «Мякинино» 15 минут пешком до Московского областного суда. Паспорт обязателен, зал 308.

Любовь  Краснокутская.

(Информагентство  СЛАВИА)