Противостояние  сторон обвинения и защиты в судебном процессе предусмотрено законом и самой логикой жизни: обвинители предъявляют суду доказательства виновности подсудимых, адвокаты вскрывают фальсификацию, подтасовку, неубедительность, недоказанность аргументов обвинения о  причастности подзащитных к преступлению. И потому положенный законом в основу судопроизводства принцип состязательности сторон действительно реализуется в увлекательном зрелище поединка, когда обвинение и защита тянут на себя тугой канат закона, кто кого переможет и пересилит. Принцип состязательности в обыденной жизни воплощается в самых причудливых формах – от благородных, честных рыцарских турниров и дуэлей до кровавого мордобоя и кухонных перебранок. Все зависит от моральных качеств поединщиков, от высоты их нравственного духа, от способности или неспособности ударить в спину, подсыпать полоний. Судебное состязание сторон не исключение. Здесь сходятся высокие и низкие человеческие страсти, здесь крепость духа сражается с прокисшим гнилым нутром, здесь правда и ложь крушат друг друга врукопашную. Один из таких поединков застали зрители, собравшиеся в суде по делу  о покушении на Чубайса, чтобы послушать продолжение допроса Владимира Квачкова.

      В самом начале заседания, ещё до появления в зале присяжных заседателей, адвокат Чубайса Шугаев выпростал из-за стола свою массогабаритную модель героя «Мертвых душ» Собакевича. С медвежьей грацией выдвинул вперед правую руку, в которой трепетал помятый листок, и, вплетая в голос надлежащие сцене надтреснуто-страдальческие жалостливые ноты, зачитал свое послание суду, скучно именуемое на юридическом языке заявлением: «30 июля 2010 года после завершения судебного заседания, при выходе из зала суда одна из сторонниц подсудимого Квачкова заявила, что готова тут же на месте меня застрелить. Действия этой женщины я расцениваю как грубую попытку нас запугать. Я думаю, что эта угроза не лишена оснований, поскольку мы и прежде подвергались насилию».

      Шугаев выдержал эффектную паузу, скосив глаза на своего коллегу Котока, мирно и безмятежно дремавшего рядом и, похоже, вовсе не подозревавшего, что речь уже идёт о нем.

     Шугаев  продолжил послание, от которого Коток  широко и испуганно раскрыл полусонные глаза: «Так, в июле 2008 года, через месяц после окончания третьего процесса по делу о покушении на Чубайса, во дворе своего дома был жестоко избит адвокат Коток, спустившийся ночью к ларьку, чтобы купить прохладительных напитков. При этом у него еще отняли сотовый телефон. Я готов указать на эту женщину, чтобы выяснить у нее, где она хранит оружие. Я хочу предупредить участников процесса, что сам я всегда готов оказать сопротивление».

     Шугаев  со стоическим выражением в исстрадавшихся глазах грузно опустился на стул, едва не зашибив при этом  поникшего от воспоминаний Котока. При взгляде на готовых к сопротивлению адвокатов от невесть откуда народившейся в зале «шахидки», заколотилось в ушах крылатое «Возможно, меня еще и наградят… посмертно!..». Оставалось выяснить, как того желал адвокат, где в Московском областном суде повстанка хранит оружие, если даже бутылочки с минеральной водой при входе в суд заставляют пробовать на вкус, чтобы в них не оказалось вдруг «коктейля Молотова».

     Судья вдумчиво взирала на двух «жертв террора», соображая, не слишком ли рискованно сыскать засевшую в зале «киллершу», и убедиться вдруг, что это провокаторша Чубайса. Решила, что хватит приобщения к делу слёзной жалобы Шугаева.

      Но  на этом разминка сторон не закончилась. Встал подсудимый Миронов: «30 июня в здании Московского областного суда представитель потерпевшего Чубайса Гозман Леонид Яковлевич сделал следующее заявление изданию «Газета.ру»: «Вина Квачкова следствием доказана, хорошо очевидна присяжным, но поведение судьи может изменить их мнение. Доказательств достаточно. Квачков и его сын были в районе места преступления во время взрыва, на его даче нашли патроны, взрывпакет и рулон, от которого отрезали себе коврики, чтобы лежать в сугробе во время преступления. Однако судья Пантелеева всё портит», - сказал Леонид Гозман».

      Миронов на секунду замолчал, осмотрел героя своего послания. С заискивающей улыбкой напакостившего пацана Гозман пытался попасть глаза в глаза судье Пантелеевой. Но природная косина не позволяла ему донести до Пантелеевой молчаливые уверения в преданности и покаянные мольбы. Напротив, в блуждающих очах Гозмана со стороны читалось нахальство человека, которому разрешается все. Наверное, увидев именно это в блудливом взоре своего «героя», Миронов, вздохнув, подвел итог его пиар-пропаганды: «Данное заявление косвенно подтверждает попытку административного давления или прямого подкупа присяжных заседателей, ибо чем иначе объяснить уверенность Леонида Яковлевича в том, что присяжным вина очевидна. Отмечу, что всякие контакты с присяжными сторонам запрещены. Второе. Вину за дело, развалившееся в суде благодаря очевидной коррумпированности следствия, пыток свидетелей, отсутствия доказательств и неоспоримости самой организации имитации, Гозман перекладывает на председательствующего судью».

     Судья воззрилась на Миронова угрюмее, чем на недопотерпевших насилие адвокатов Чубайса. Заявление Миронова вносило резкий диссонанс в ее дружеские отношения со стороной обвинения. Предпочла отмолчаться.

     Добрались, наконец, до допроса. Пристав позвал Квачкова.

     Адвокат Першин: «Владимир Васильевич, на квартире Вашего сына Александра обнаружены две шапки-маски, кому они принадлежат?».

     Квачков: «По указанным шапкам-маскам проведено две экспертизы. Ни следов слюны, ни следов пота на них не обнаружено, - они новые, неиспользованные. Кроме того, 17 марта 2005 года Саша в квартиру не заходил, поэтому найденные шапки-маски никаким образом не могли быть использованы утром этого дня. Скорее всего, эти маски для осуществления им частно-детективной и охранной деятельности».

     Услышав про «частно-детективную» деятельность, поднимается прокурор: «Я возражаю. Согласно уголовному делу Александр Квачков работал сотрудником охраны коммерческого банка. О какой-либо другой его деятельности нам ничего не известно».

     Квачков: «Поясняю суду, что мой сын помимо банка работал еще и в других ЧОПах. Лицензия частного охранника у него была».

     Першин: «Вы можете пояснить, что означает запись с номерами автомашин на стоянке  РАО «ЕЭС», обнаруженная на листке бумаги?».

     Квачков: «Да, могу. Согласно экспертизе почерком Саши написано шесть номеров. «30 ноября 2004 года около РАО ЕЭС: А 184 АР – БМВ удлиненный кузов, С 182 ТМ – 90 рус – БМВ синяя, Н 336 ЕВ 90 рус – БМВ. 2 декабря 2004 года около РАО ЕЭС: Н 336 ЕВ 90 рус – БМВ, В 065 АА Ауди, А 566 АВ (без указания марки)». Таким образом, единственная машина, которая встречается дважды и 30 ноября и 2 декабря 2004 года – это БМВ красного цвета с государственным номером Н 336 ЕВ 90 рус – 1993 года выпуска, владелец ее – Кулаков Алексей Алексеевич, который, согласно его показаниям, всегда ставил свою машину на стоянке около РАО …».

     Судья насторожилась: «Я Вас останавливаю, подсудимый! Нельзя ссылаться на материалы дела, не исследованные в судебном заседании!».

     Квачков: «Несмотря на все наши попытки вызвать Кулакова в суд и допросить его, судьей при поддержке гособвинителя и адвокатов Чубайса, принимались решения об отказе в ходатайствах».

     Судья норовит отвести внимание присяжных  от напоминаний Квачкова о её беспределе: «Оставьте свой ироничный тон, Квачков!».

     Квачкову  остаётся лишь тяжко вздохнуть: «Итак, даже самый простой обзорный анализ марок и года выпуска автомобилей из записки показывает, что ни о каком наблюдении за автомашиной Чубайса речи идти не может. Иначе надо утверждать, что Чубайс мог приехать на работу в РАО «ЕЭС» на двенадцатилетней БМВ 93-го года выпуска или на развалюхе Ауди 1987 года выпуска, потом подыскать место, поставить машину на стоянке около РАО, и с сопровождающими лицами топать пешком до центрального КПП, через КПП - к зданию. Мой сын, к сожалению, не получил должного образования, но рассчитывать, что Чубайс приедет на иномарке, место которой на автомобильной помойке, - это для него уж слишком. Если это укладывается в голове обвинителя, я могу ему только посочувствовать. Такой жертвенности от Чубайса в нашей стране никто не может ожидать».

     Першин: «Когда Вы впервые появились на даче в 2005 году?».

     Квачков: «12 февраля 2005 года мы с Яшиным впервые  появились на даче после нашего с ним посещения Кубинки. Я там читал лекцию. Снега тогда было много, поняли, что расконсервировать дачу еще рано».

     Першин: «Когда Вы в следующий раз приехали на дачу?».

     Квачков: «6 марта. Были там недолго. Переговорили с Яшиным по порядку работ на даче, что нужно сделать в первую очередь. По-моему, тогда впервые и зашел разговор о привлечении Найденова в качестве электрика».

     Першин: «Что должен был сделать по освещению  дачи Найденов?».

     Квачков: «Вопрос так не стоял, ибо я не знал, кто такой Найденов, я только знал, что он наш спецназовец. Я думал, что если Найденов справится с простой задачей – провести свет над крыльцом и в парилку, тогда будем решать вопрос о полной электрификации дачи. Программу-минимум хотелось завершить к 18 марта 2005 года».

     Першин: «Почему именно к 18 марта?».

     Квачков: «18 марта должна была уйти в типографию моя монография – важнейший этап в защите докторской диссертации, поэтому всех, кто помогал мне во внеплановом издании книги в её секретном варианте, хотел пригласить попариться, отдохнуть у меня на даче».

     Першин: «Зачем Вы использовали для освещения  бани автомобильную аккумуляторную батарею?».

     Квачков: «За 2 - 3 дня надёжную безопасную проводку в баню было уже не сделать. Провод-времянка не даст дверь в парилку плотно закрыть, а тонкий телефонный провод от аккумулятора для лампочки в 12 вольт в самый раз».

      Першин: «Что это был за аккумулятор?».

      Квачков: «70-ти амперный аккумулятор, а не 55-ти амперный, найденный на месте преступления. Это был так называемый «волговский» аккумулятор. Видите ли в чём дело, до СААБа у меня была «Волга», и на «СААБе», и на «Волге» используется именно 70-ти амперный аккумулятор. 55-ти амперный аккумулятор, так называемый «жигулёвский» аккумулятор, у меня никак не мог быть».

      Першин: «Вы бы смогли опознать свой аккумулятор?».

      Квачков: «И я бы смог его опознать, и Карватко смог бы, поэтому ему и не предъявили аккумулятор из гаража для опознания…».

      Судья кидается наперерез: «Остановитесь, Квачков, остановитесь! Я Вас предупреждаю о недопустимости затрагивания вопросов относящихся к производству предварительного следствия! Я разъясняю присяжным заседателям, что они должны оставить без внимания и не учитывать при вынесении вердикта высказывания подсудимого Квачкова относительно вопросов производства предварительного следствия. Я надеюсь, присяжные заседатели, что в связи вот с этим заявлением Квачкова, что аккумулятор для опознания Карватко не предъявлялся, я надеюсь, что Вы помните (она говорит с нажимом на слово помните) видеозапись, которая воспроизводилась в вашем присутствии, осмотра места происшествия с участием свидетеля Карватко, помните (снова нажим), что он заходил в гараж, помните (очередное ударение на слове), что он видел аккумулятор, и помните (так и вдавливает судья в сознание присяжных!) его пояснения о том, что это не тот аккумулятор, который он видел на даче!..».

      Можно проаплодировать судье: так мастерски провести сеанс программирования сознания присяжных заседателей не смог бы даже Кашпировский. «Вы помните», - многократно внушает она присяжным, и сознание внушаемого начинает фиксировать то, о чем он прежде знать не знал.

      Распознав магический сеанс внушения, не предусмотренный ни одной процедурой судебных слушаний, Квачков иронично интересуется: «Ваша честь, у нас в суде наступили прения? Я не могу понять…».

      Судья, разозлившись за порушенные чары, резко обрывает его: «Квачков! Я предупреждаю Вас о недопустимости нарушения порядка в судебном зале и проявлении неуважения к суду!».

      Квачков просит чародейку: «Ваша честь, тогда объясните, пожалуйста, что Вы сейчас делали?».

      Судья, не удостоив Квачкова и мимолётным взглядом, обращается к Першину как ни в чём не бывало: «Так, господин адвокат, у Вас ещё есть вопросы к своему подзащитному?».

      Першин: «Поясните, Владимир Васильевич, где, когда и с какой целью Вы приобрели лист полимерного материала, который указан в протоколе обыска на даче 18 марта?».

      Квачков: «Подобного листа у меня на даче не было. Ключи от дачи и гаража отданы сотрудникам правоохранительных органов 17 марта 2005 года где-то в 16 часов. А обыск на даче был проведен в два часа ночи».

      При слове «обыск» судья привычно ощетинивается: «Я Вас останавливаю, Квачков! Законность получения доказательств расследуется в отсутствии присяжных заседателей!».

      Квачков пытается детально рассказать о поролоне, якобы найденном у него на даче, и совпавшем по разрезу с одним из ковриков с места происшествия: «На месте имитации покушения найдено семь ковриков, а на экспертизу представлено только шесть! Куда делся еще один коврик-лежак и кому и для чего он понадобился? Кроме того, коврики с места происшествия не совпадают по размерам с ковриками, доставленными на экспертизу…».

      Прокурор  пытается прервать подсудимого: «Возражаю. Мы исследовали протокол с места  происшествия. Обнаружено именно шесть ковриков. Откуда подсудимый берет цифру семь, мне не известно».

      Судья эхом вторит прокурору: «Суд предупреждает подсудимого Квачкова о недопустимости искажения доказательств!».

      Квачков стоит на своём: «Том четвертый, лист дела 132. Цитирую протокол: «К западу вглубь леса обнаружены за соснами два отрезка полимерного материала…. Однако из пакета № 4 для экспертизы извлечен только один коврик…».

      Прокурор  уже не так уверено: «Считаю, что надо внимательно прочитать и разобраться… Подсудимый просто не разобрался в этом вопросе. Было именно шесть ковриков».

      Квачков достает лист с таблицей, где наглядно прорисованы размеры ковриков, найденных на месте события, и ковриков, доставленных на экспертизу: «Вот сравнительная таблица. На ней представлены размеры…».

      Судья как заполошная: «Остановитесь, Квачков! Я Вас предупреждаю! Я прошу присяжных заседателей оставить без внимания и не учитывать при вынесении вердикта сообщенные им сведения об изъятии семи отрезков поролона, а также таблицы, демонстрируемые вам!». Пантелеева спешно выводит присяжных из зала.

      «Прошу  занести в протокол заявление  о преступлении, - продолжает Квачков, - о фальсификации доказательств, о том, что неустановленными преступниками из правоохранительных органов были подменены коврики-лежаки, найденные на месте происшествия. Длина ковриков на месте имитации покушения составляла 140, 145, 146, 147, 148, 160 см, а все шесть кусков поролона, представленных на экспертизу, имеют длину 150 см. Допустим, разницу в один, два сантиметра можно объяснить погрешностью в измерениях, но как можно ответить на вопрос о разнице в 10 сантиметров! Это означает, что преступниками в силу их коррупционности была совершена подмена ковриков…».

      Судья болезненно переживает даже за анонимных преступников из правоохранительных органов и ритуально вступается за них: «Суд предупреждает подсудимого Квачкова о недопустимости некорректных высказываний!», и, как бы между прочим, интересуется: «Ставит ли защита вопрос о недопустимости доказательств – протоколов с размерами ковриков?».

      Квачков, раскусив намерения Пантелеевой, хмыкает: «Никто не ставит вопрос о недопустимости протоколов. Речь идет о достоверности-недостоверности данных в этих протоколах».

      Пантелеева  занервничала: «Это Вы говорите о достоверности, а я говорю о допустимости!» и, от греха подальше, решила, что уж лучше,  впустив присяжных, продолжить допрос.

      Першин: «Владимир Васильевич, объясните, пожалуйста, происхождение следов гексогена на перчатке, обнаруженной у Вас на даче?».

      Квачков: «На даче найдена нитяная хозяйственная перчатка, а на ней следовые количества гексогена десять в минус девятой – десять в минус одиннадцатой степени. Перчатка грязная и старая. Такое следовое количество  говорит о следах от взрыва, которые могли остаться от действий с образцами вооружения на войсковом стрельбище. Ещё раз хочу напомнить, что гексоген в состав взрывчатого вещества на Митькинском шоссе не входил».

      Першин: «Кому принадлежит запал УДЗ к ручным гранатам и электродетонатор, обнаруженные в стеклянной банке?».

      Квачков: «А вот эти находки точно не мои. Надо еще разобраться, что там в действительности «находили». Один следователь пишет, что обнаружены два запала и электродетонатор. Том 4, лист дела 107. При этом, позволю себе напомнить, запалы и электродетонатор обнаружены в ходе второго обыска после того, как ключи от дачи были отданы моей женой следователю. В ходатайстве перед судом о третьем обыске другим следователем указывается, что 19 марта 2005 года в ходе осмотра дачи были обнаружены и изъяты два запала УДЗ к гранатам и одна граната! Том 4, лист дела 47. Об электродетонаторе - ни слова. Третьим следователем в «Акте о применении розыскной собаки» указано, что «в ходе обследования обнаружена граната (предположительно РГД-5) с чекой и взрывателем». Том 4, лист дела 118. Так кто и что нашел на даче на самом деле?!».

      Прокурор  обескуражен, однако держится бодрячком: «Ваша честь, у меня заявление!». Говорит сбивчиво, но уверенно: «В ходе второго обыска 18 марта была обнаружена стеклянная банка с закрытой крышкой. Применили собаку. Банка была вскрыта. Сверху были обнаружены предметы, похожие на гранаты. После этого были вызваны специалисты-взрывотехники, они обнаружили, что это не гранаты, а два запала УДЗ. Так что никаких гранат в материалах уголовного дела не содержится. Подсудимый Квачков сознательно исказил материалы дела».

      Судья безгранично верит другу-прокурору и сходу вламывает предупреждение Квачкову: «Суд предупреждает подсудимого Квачкова о недопустимости искажения доказательств дела! Суд просит присяжных заседателей оставить без внимания слова Квачкова!».

      Но  Квачков непреклонен, ещё бы!, перед ним лежат материалы дела: «Я бы хотел разъяснить, что прокурор намеренно вводит суд в заблуждение. Цитирую акт о применении розыскной собаки: «Обнаружена граната с чекой и взрывателем». Таким образом, прокурор лжет суду, Ваша честь».

      Судья спроваживает присяжных от позора обвинения подальше, на перерыв, и требует от секретаря представить ей злополучный четвертый том, на который ссылается Квачков. Том приносят, судья вчитывается в него и, дойдя до строк «обнаружена граната (предположительно РГД-5) с чекой и взрывателем», сквозь зубы тихо цедит прокурору: «Идите, читайте».

      Стыд-то какой! В судебном зале, переполненном прессой, государственного (государственного!) обвинителя в мундире и при погонах в два просвета, не юнца какого!, ловят с поличным, ловят за руку прилюдно на мошенничестве, как напёрсточника на базаре! Самое время, кажется, покаяться перед присяжными, извиниться перед подсудимым, но в нравах нынешнего судопроизводства врать – да, извиняться - да что вы!, не в России, что ли. Читайте запись с диктофона: «Квачков! Суд повторно предупреждает Вас о недопустимости ссылки на материалы дела и доведение до присяжных заседателей сведений, не исследованных в ходе судебных заседаний!».

      Квачков готов взорваться, но сдерживает себя и только хриповатый голос выдаёт его бурю внутри: «А зачем их скрывать от присяжных, эти материалы?».

      Но  судья не слушает его, разрешает войти присяжным и растолковывает им грехи … Квачкова: «Суд предупреждает присяжных заседателей о том, что они должны оставить без внимания заявление Квачкова об искажении государственным обвинителем доказательств. Акт об использовании служебной собаки, на который ссылается Квачков, не является доказательством, потому что собаку нельзя спросить, почему она села именно возле этого места».

      Откровенное издевательство над Квачковым, всей защитой и здравым смыслом! Послушать судью Пантелееву, так акт об использовании служебной собаки, где значится исчезнувшая потом из дела граната с чекой и взрывателем, писала сама собака. И спросить ее, почему она написала про гранату (предположительно РГД-5) с чекой и взрывателем, и куда потом делась эта мифическая граната, а заодно и откуда взялся на даче мифический поролон, никак не получится. Но что для судьи и здравый смысл, и люди в зале, для неё главное – обелить прокурора, и она своим вывертом осталась вполне довольна. С шумом дух перевела.

      «Такое  ощущение, - завершает Квачков свой ответ о банке с запалами, - что при обысках на даче следователи действовали по принципу «что сам с собою приношу, то сам потом и нахожу». В ходе первого обыска стеклянная банка обнаружена не была. В ходе второго обыска банку обнаружили прямо на проходе. Представляете, там свободного места у меня на первом этаже между камином и лестницей на второй этаж, - вот  с этот стол, не больше, как можно было при первом обыске не увидеть – уму непостижимо! И что сделали с банкой, которую нашли? Разбили! Стекло прекрасно сохраняет следы, они и уничтожили свои собственные следы, следы тех, кто притащил на дачу эти «финтифлюшки».

      Надо  ли говорить, что и эти слова Квачкова судья Пантелеева потребовала от присяжных оставить без внимания…

      Тяжкое  впечатление. Ни одного аргумента в свою защиту Квачкову не удалось высказать без помех и препятствий. И чинил эти препятствия не столько прокурор, адвокаты Чубайса и вовсе скромно помалкивали, застрельщицей попирания законных прав подсудимого Квачкова была именно судья,  объективность и беспристрастность которой оказались лишь дымом напрасных надежд. Как мы помним из классики, место, где, по уверению Данте, оставляет надежду всяк туда входящий, именуется адом. Суды, которые сегодня вершатся в России, впору называть судами адовыми. А то, что в них творится, - поистине адский кошмар.

      Следующее заседание в понедельник, 5 июля, в 10-30.

      Продолжится допрос В. В. Квачкова.

      Проезд  до суда: от станции  метро «Мякинино» 15 минут пешком до Московского  областного суда. Паспорт  обязателен, зал 308.

Любовь  Краснокутская, Информагентство  СЛАВИА